Автор: леди Мореллен

Острия граней

.1.

Пригоршня зёрен
В теплой ладони, как доля монет.
Я иллюзорен,
Я предназначен выцеживать свет
Ночью из тени.
Быть безразличным, как скол бытия.
Снова на сцене –
Люди и сети, и будто бы я.
Будто бы ясен.
Кукла – как призрак меня самого.
Клёны и ясень
Так же безмолвно играют листвой.
Серое море,
Льдистая корка на мертвой волне.
Я иллюзорен,
Я отраженье того, кого нет,
В зеркале смерти.
Смерть безразличною, четкой рукой
Пишет и чертит,
Знаки выводит бегущей строкой.
Был бы и чёрен –
Если б не стал ослепительно-бел.
Я иллюзорен –
Метка «immortal» на белой судьбе.
Метка «albedo».
Тень аромата, малиновый чай.
Отблески бреда –
Крадучись, медленно и невзначай.
Отблески стали,
Взмахом катаны – последний удар:
«Вы опоздали.
Божья игрушка – сомнительный дар».
Леди, до встречи –
Вы, моя Смерть, не успели обнять.
Я безупречен,
Как ледяная зеркальная гладь.
Нежная млечность –
Странная метка. Я должен сложить
Чертову «ВЕЧНОСТЬ»,
Чтобы пополнить Её витражи.
Мёдом и чаем
Пахнут пьянящие детские сны.
Разоблачаю
Тайну, которою мы сплетены,
Старую сказку
О Королеве полярного льда.
Первая ласка
Стынет на коже моей навсегда.
Будто случайно –
Запахи терпких отравленных вин.
Вот Ваша тайна:
«Смерть» – Ваше имя, my lady, my Queen.
Я умолкаю.
Нужно работать, я точен. Пора.
Мёртвому Каю
Вовсе не трудно не спать до утра.

.2.

Плетение бреда, слова, миражи…
Я умер до света.
Я помню. Я жив?
Я умер… Я вечен? Не в том ли ответ?
Ладонью на свечи.
Не больно… Я – свет?
Я – тень? Не ответят. И стоит ли звать?
Мы – люди, мы дети. Нам скоро в кровать:
В холодные склепы,
Под серую твердь.
Я – гипсовый слепок?
Я считывал смерть
Задолго до смерти,
До гроба и слёз.
Заточенный вертел стал осью колёс.
Я помнил их лица
Задолго до встреч.
Незримый убийца старается сжечь
Священные нити,
Извечную крепь.
На черном граните – Фенрирова цепь.
Он пойман задолго до встречи со мной.
Мы оба – осколки преступно-иной
Затерянной песни.
Обрывки, слюда…
Мы оба воскреснем
И будем всегда.
Стал светом, стал тенью, стал формулой сна.
Старинным плетеньем сплетал письмена,
Бродил по изгибу змеящейся лжи,
По каменным глыбам.
Я все-таки жив?

.3.

Хрупкость снега, зеркальность стали.
Наркотический образ Хели.
Нарисованные медали,
Карусели и карамели –
Перворожденный оттиск детства
На испорченной амальгаме.
Лишний повод искать соседства
С обезличенными богами.
Им скучнее, чем нам, на свете,
И плевать на порядок Мира.
Вечный Гонщик увяз в кювете,
Лунный серп – головой сатира.
Удивлять – отцвела охота,
Удивляться – немного странно.
Вечный Жид в тамплиерской котте
С маяка озирает страны.
Лунный серп навострился к бою –
Неприлично рогат и вздернут.
Я сверяю конспект с судьбою,
Блажь выдергивая из дерна.
Безупречен, как скол алмаза,
Острый край моего скольженья.
На губах умирают фразы,
И густеет от напряженья
Воздух, вздрагивает и стынет
От предчувствия Авалона.
Обезличенные святыни
Серебром опадут на склоны.
Это только снежинки, право.
Белизна – колыбелька спектра.
Восстают из пустого сплава
Ифигения и Электра,
Клитемнестра, горгоны, скальды,
Пустота, углерод и радий.
Тени сказок Оскара Уайльда
Оживают в ночном параде.
Зыбкий мир бестелесных кукол,
Подчиняющих Кукловода…
Мирозданьем владеет скука.
Подо льдом засыпают воды.
Лунный сплав серебра и меди
Обращает черты в камеи.
Счет ведется по Старшей Эдде
И по снам Мирового Змея.

Не-герой городского времени

А когда
снежинки
легли у ворота,
Он поежился,
помянул число,
коего
подарили ему
ключ от Города –
Того самого…
или – кто его,
право, знает.
Белёсо-ветреный,
в меру сумрачный, окна – шпорами
под бока идущим, на каждом метре, и
провода – стальными фуникулёрами.
Долго маялся, не поладивши
с судьбой
и с вокзальной милицией.
Получил прописку на кладбище.
Временную.
Как-то сумел не спиться,
Не истаять дымом, и в форточку
Улететь, обвиснуть на тополе.
Сидел над подбитой галкой на корточках,
И чувствовал, что не один во поле.

Сны

К полуночи – окна пустели
И ночь заметала следы.
Во снах, в своей теплой постели,
Я вижу туманы и льды.
Стальными, цветными снегами
Укрыта немая страна.
Там ждет меня мой шинигами,
И чаша до края полна.
И пенится терпкий напиток
Искристый, как свет поутру.
Следящий – в пергаментный свиток
Заносит сплетение рун.
Ты, смерть моя, чёрен, как прежде,
И крылья истрепаны в хлам.
К моим волосам и одежде
Пристали труха и смола.
Как гривна на теле метели –
Чернёный, изогнутый дым.
…К полуночи окна пустели,
И ночь заметала следы.

Новое платье короля

Вялотекущая смерть. Не смотреть на часы –
В общем, не трудно, когда не торопят уйти.
Вскоре сквозь тучи проклюнется звездная сыпь,
Парочка тусклых пылинок осядет в горсти.

Звездный металл слишком быстро теряет свой блеск.
Он нестабилен на воздухе – в этом вся соль.
В тонких паучьих тенётах из кружев и леск
Мечется пойманный, спугнутый Голый Король.

Вялотекущая слабость. Так странно – вглядись –
Крылья обломками веток торчат из-под плеч.
Стонет, прогнувшись, ночная стеклянная высь,
И невозможно согреться в привычном тепле!

Голый Король умирает, царапая дверь,
Силясь руками порвать паутинную сеть.
Юный вожак, белоснежный сверкающий зверь
Воет за дверью о том, кто остался висеть

В крепких сетях на железном блестящем крюке,
Слишком похожем во мгле на стальную луну.
Звездная пыль, словно тина, плывет по реке,
В точечный тонкий узор гравируя волну.

«Зверь мой, прошу, не бросай, не скрывайся в тени!» –
Плачет, и голое тело – белее, чем соль.
Ave, наследник! В столице запалят огни –
Умер последний на свете безумный король!

Час Волка

Кто ты, стоящий вечером у дверей?
Тело с годами – старше, душа – старей.
Жжётся луна, больной ядовитый жук.
Хмарью зеленой чертит во мгле межу.
Что ты? Безмолвной тенью застыл в дверях.
Всех бы нас перевешать на фонарях!
Ядом под кожу брызнут – огни, слова.
Но – всё жива, которую ночь – жива.
И не ищу защиты в грядущем дне,
Я – выпадаю сумерками в окне.
Или в раскладе – картами. Разложи –
Вместе посмотрим, кто из нас больше жив.
Странное время. Сумеречно, темно.
Будет Час Волка, волк постучит в окно.
Скажет, кривя усмешку: «Пойдем со мной!» –
И обернется мглою и тишиной.
Кто ты, застрявший вечером у двери?
Я не закроюсь на ночь – смотри, смотри.
Нечисть без приглашения не должна…
Мне же давно не ведомы Имена.
Ночь расстилает мокрый чернильный шёлк.
Может быть, это ты – луноглазый волк
В шкуре овечьей и в золотом руне?
Душу мою – в зубах – принесешь ко мне…

Пой, Лорелея, танцуй!

Пой, Лорелея, танцуй! Это злобствует Рейн,
Это выходит владычица-Хель из плацкарта.
Наше спасенье – в кастрюле – горячий глинтвейн,
Наше намеренье – выжить до первого марта.

Ангел рассвета

Алое небо, свежая кровь Rubedo,
Серое солнце… Впрочем, уже не важно.
Ангел рассвета, может – придешь с победой?
Тот, кто родился – не умирает дважды.

Ангел рассвета, что там, за кромкой моря?
Я-то не знаю, к солнышку не подняться.
Крылья – пустая роскошь, я разве спорю!
Как? Ты не видел ночи? Давай меняться!

Хочешь – глаза живые, улыбку, кожу?
Право ходить по тверди и оступиться?
Крылья отложишь – станешь на век моложе,
Или на сто веков. А я стану птицей,

Птицей с глазами-звездами, с громким сердцем.
Небо сгустилось, воздух клещами сдавлен.
Я отыщу каморку с дубовой дверцей,
Я прилечу – и век тебя не оставлю.

Королева

Сроки давно поджимают – восходит Зима:
Белая мантия, шелк и алмазная брошь.
Слишком похожа на присказку: «звездная Тьма»,
На облеченную в бархат изящную ложь.
Кони стремительны, поступь звонка и легка.
Се королева грядет – опускайте мосты!
Иней цветет на багровых живых лепестках,
Брошенных под ноги свите. Хохочут шуты.
Звон бубенцов и каменьев. Встречайте гостей!
Скоро весь мир облачится в ее кружева.
Словно разводы огня по сырой бересте,
Нехотя в тихую сказку плетутся слова.
Будет рождественский бал, Арлекин и Пьеро.
Пьяный Щелкунчик – придворный озлобленный шут.
Скоро весь мир облачится в ее серебро.
Вслед – равнодушный смешок: «Уходи, не держу».
В теплые страны, хоть в Африку – ей все равно.
У королевских покоев – на страже – Олень.
Как закорючки забытых и стершихся нот –
Чьи-то следы на остывшей каминной золе.
Скрипка уныло стрекочет – мол, будет весна…
Ёлка наряжена. В самом разгаре парад!
Крылья рождественских ангелов ест седина.
Громче, герольды! Секунды застыли… Пора!
Тонкая спица луча – по нагим позвонкам –
Лунная сталь. Зеркала – заполярные льды.
Будет весна? Вы уверены? Поступь звонка.
Шлейф королевы по гладкому полу – как дым.

Исход

Исход. Неясность. Тишь. Седая ночь.
Беззвездная. Немая. Запустенье.
И ветер – сух. И мглы не превозмочь.
Дрожит луна на бисерном плетенье
Паучьих пут. Мир – мертв. Одна луна
Готова плакать, истекая бредом.
И колея, как кость, обнажена
Среди снегов. И путь ее – неведом,
Но – сух, но – скучен, явственно одно.
Сочится свет зеленоватым ядом.
Навершье гор во мгле раскалено:
Немая даль – но грезится, что рядом.
Слепой отряд. Невыживший в бою –
Но до сих не знающий об этом,
Бредет, по-пёсьи чуя колею.
Сочится яд зеленоватым светом.
Всему итог: исход. И немота,
И мертвый хлад последнего чертога.
Кривой усмешкой призрачного рта
Уходит вбок унылая дорога.

Полутень

Огонь. Оплавлен воском тусклый блик.
Разбитый мозг рассыпался на грани.
И призраки полузабытых книг
Восстали войском в утреннем тумане.
Звезда полей… Звезда-Полынь и ночь…
Разлита смерть в хрустальные бокалы.
Волчица ждет. И пенится вино.
И как ни рвись – покажется так мало
Дыханий, света, пьяной духоты,
Не-новизны и образности бреда.
Я – снова я. Но ты – еще не ты.
Сквозь мрак смеются Фрейд и Кастанеда,
Увидев наш растрепанный вертеп,
Цветной шатер цитат и отражений.
Мы – пьем за них. И каплей на листе –
Последний росчерк. Оживают тени.

Страшненькая сказочка

Страшненькая сказочка. Жди меня, мой Принц.
Будут гуси-лебеди над рекой кружить.
Выходи из города в марево зари,
Вести старой совушке к лапке привяжи.
Лучники по рощицам зорко стерегут.
Миг – и будет совушке тихий птичий рай.
Не ищи горошины, брошенной в стогу,
На гитаре старенькой – знай себе, играй.
Не дождется девица – подождет еще.
Что ей станет страшного, в эти-то года!
Все долги отсрочены, не предъявлен счет.
А раз так – то, стало быть, горе – не беда.
Я живу, неслышная, меж дверных петель,
И слежу, и цифрами пачкаю листы.
Пусть одну любимую отвезут в бордель,
А вторую – к матушке, в дальний монастырь.
А бродить по берегу – лучше налегке.
Доброй волей сгинули – так чего спасать?
Пусть одна повесится на кривом крюке,
А вторая с иноком убежит в леса.
Ты свободен, радостен – что тебе еще?
Судьбы стынут галочкой на полях листа.
…В тихой темной горнице – черный паучок
Ждет, когда ты явишься в адские врата.

Принц Зазеркалья

Серебряный след на вороновом пере –
Касание лунной ртути – текучей блик.
Мой принц не желает – пешкой в чужой игре,
И ходит, едва касаясь сырой земли.

Он спит в зеркалах, он играет с чертями блюз.
Он может – по Городу, в изморось, до утра.
А ворон глазища выклевал февралю,
И тот утонул в реестре своих утрат.

А ворон уселся – курицей на насест
Высоких, как ветви, злых городских антенн –
И будет глядеть, покуда не надоест,
На псов и людей, бредущих меж серых стен.

Глазами вороньими принц озирает Мир.
Удобно – и в теме, и вроде как ни при чем.
Он ждет к себе в гости Лето – часам к семи,
И бродит по залам Ночи с витой свечой.

Выводит в тетради странные имена –
Гусиным пером, в полкасания, под наклон.
Потом – старый черт наливает ему вина,
С портрета смеется ведьмочка с Равенкло.

Пираты бегут с картины на абордаж,
Врываются в комнату тенями от портьер.
А сердце – его не купишь и не продашь.
Его только мыши – точат, как камамбер.

Зима уже скоро – в омуты, без следа.
Таит мать-и-мачеха солнышко в семенах.
Уже оживают рыбы под коркой льда.
На черных вороньих перьях течет луна.

Охота на ангелов

Разлом. Тишина. Только ветер и лед.
Узорами трещин – настенная вязь.
Биение. Воля. Прицелом – и влет.
Надорванность. Перья. Осенняя грязь.

Мы ждем. Подойди. Долети – как всегда.
Вот – город, он мерзнет, он жаждет – лети.
Остра – шестигранью – симметрия льда.
Блестит сурикеном в девчачьей горсти.

Мы – ждем. Ты сорвешься. Охотник не спит.
Перо за пером – на асфальтовом дне.
Твой ветер гуляет в небесной степи
И в гриве блестят метеоры монет.

Разлом. Пустота. Враг повержен. Адью.
Разбитые крылья. Площадка. Стрела.
Охотник вскочил в золотую ладью
И канул в расколотые зеркала.

По осколкам сна...

…По осколкам сна, разрушенными ступенями,
По хребту черепичной крыши в уснувшем городе –
Уходить, скользя тенями-хитросплетеньями,
Щеголяя жемчужно-белым шитьем на вороте,

Становясь отраженьем чего-то неизречённого,
На листе оставаясь оттисками и рунами,
Именами младенцев, умерших некрещеными…
Только ночь звенит в тумане стальными струнами.

Только ночь ведет по следу в промокших улицах.
Свора мечется в суете, между стен, потерянно.
Только старые вязы, ветвями звеня, сутулятся,
Укрывая под сенью кроны незримого зверя – но

Не отстанет звездная свора, со следа сбитая.
И охота промчится бешеной кавалькадою.
Только вспыхнет блик, что пойман мокрыми плитами,
Острой льдинкой на ладони детские падая.

«Я вернусь» – прошепчет Сказка – тревожно, ласково,
Застывая блестящим стеклышком с острым краем.
«Да, все вещи на свете когда-то бывали Сказками.
Только чур – молчок. А мы ведь… не умираем!»

Вторая

Она – ледяное пламя и черный снег.
Она – говорит со звездами и с луной.
Она без труда становится мной во сне
И дышит моей растерянной тишиной.

Мы страшно собой гордимся, когда вдвоем.
Одной по планиде – грабить, другой – стеречь.
Мы бродим по тонкой радуге, и поем,
И нам безразлично, внятна ли наша речь.

Сказочник

Он был сказочник. Странный. Грустный. Совсем как те,
Что глядели глазами-звездами по ночам.
Он сплетал паутиной символы на листе,
И дрожала во мгле оплавленная свеча.

Он был мрачен и тих. И ждал приближенья тьмы
И восхода луны за инеистым окном.
Он три тысячи лет мечтал о конце зимы
И писал – всякий раз по-разному – об одном.

А на полке пылились книги – за рядом ряд.
Полководцы и призраки, высохшие жуки.
Он, как чай, выпивал дыхание декабря,
И несмело касался губами Ее руки.

А Она – королева севера, дева льда.
Под ресницами как игла – серебро и сталь.
Каждый вечер Она улетала – он знал, куда.
Но не смел говорить. Даже в мыслях. Мораль проста:

С Нею лучше не спорить, иначе погубит вмиг.
Или – хуже того – уйдет, и уже – навек.
И он жил – среди грустных сказок и древних книг –
Одинокий, смешной, простуженный человек.

От Ее поцелуев горел в лихорадке лоб.
Расплывались под веками радужные круги.
А Она не спешила, медлила – как назло.
И гремели ветра, как латные сапоги.

Enter

Мелким льдом на дно стакана, в коктейль расколота
Суматоха-ночь – с горчинкою и свежа.
Я брожу который день по осколкам Города,
По цветным, разбитым, призрачным витражам.
Тонкий хруст под каблуком. Не моя история –
Странный вальс шутов и сказочников во мгле.
Золотится колдовская фантасмагория,
Преломляя стрелы отблесков на земле.
Так-то лучше, право. Стоит сложить оружие,
И не целить верным словом в больной висок.
Нелюдимый Город дышит еловой стужею
И сквозь фильтры окон цедит лимонный сок.
Пляшут феи на карнизах и под балконами,
И расплескивают путаницу из глаз.
Обещают мир с колдуньями и драконами,
Мельтешат над бесконечными перегонами,
Ворожат свой незатейливый декаданс.
Где-то здесь бродили Гёте, Перро и Андерсен.
Тишина, задворки улицы, старый дом…
И вопрос к слепому небу – шутлив и каверзен,
И ответ уже заведомо мне знаком.
К бальной зале – верный путь по унылой лестнице
Меж облезлых стен и вывернутых перил.
Перед входом – колокольчик на полумесяце.
И чуть слышный голос где-то за дверью грезится –
Будто мать читает сыну Экзюпери.
Ты восходишь по щебенке и льдистой корочке –
Неуверенная, в джинсах и свитерке.
Ты растерянно садишься в углу на корточки,
И заветный ключ рассматриваешь в руке.
Там – не может быть ни бала, ни ведьм, ни факелов –
Запустение и мерзнущие бомжи.
Только разве не об этом ты столько плакала,
Чтобы нынче не попробовать пережить!
Растрепав вихры по тощим плечам и вороту,
Прислонившись лбом к холодной пустой стене,
Ты шагаешь, словно в пропасть, навстречу Городу,
И подносишь ключ к воротам, которых нет.
И роняешь, и испуганно наклоняешься,
Чтоб поднять – авось, дорогу нашла не ту.
И несешься вниз, и будто бы изменяешься,
В пустоте преображаешься на лету.
…Вот врата твои, и свита у входа собрана.
Черный бархат, веер, маска… Бесшумный шаг.
Твой приход встречают граем герольды-вороны,
И юнцы глядят вослед тебе, не дыша.
Зеркала дробятся длинными анфиладами,
И миры ложатся веером на столе.
Ты летишь сквозь запах опиума и ладана,
И пространство за спиной, как пальто с заплатами,
Ты – прекрасна. Город – вечен. И цель не задана.
Лунный серп блестит на вороновом крыле.